В сентябре 1983 года я летел в Томскую область к нефтяникам молодого города. Тайга полыхала всеми красками осени. Художники Сибири с восторгом рассказывали мне о людях, что на болотах строят новый город, добывают нефть, говорили о необыкновенной природе.

И вот я на пути в Стрежевой. Пассажиры привлекали внимание «нестандартным» отношением друг к другу. Рядом сидел пожилой человек с лайкой, и когда самолет вздрагивал, он гладил собаку и, обращаясь ко мне, говорил: «Она плохо переносит самолёт, хотя летаем мы с ней довольно часто». Выяснилось: это буровой мастер, работает в Стрежевом.

Стальной извилистой лентой Обь то появлялась в иллюминаторе, то исчезала. Сквозь разрывы облаков был виден космический пейзаж. А потом в автобусе ехали мы вдоль улиц, построенных в самом начале десантными комсомольскими отрядами, что высаживались с вертолтов, выгружали строительное оборудование прямо на болото. И прежде чем соорудить дома, жили все в палатках.

Первые зрительные впечатления в Стрежевом: маленький, деревянный рабочий посёлок на фоне многоэтажных домов, а вокруг — осенняя с чёрными стволами тайга и болота. В промежутках между зданиями — полыхающие газовые факелы, нефтяные вышки.

Жители поражают спокойствием, деловым поведением, несуетностью — это чувствуешь и на улице, и в столовой, которая всегда полна молодыми парнями и девушками.

И ощущение возникает такое, что здесь собрались посланцы всех наций и народностей страны. В конторе Нефтегаз, куда я пришел ранним утром, мне сказали, что бригада Новика, которую мне предстоит писать, с минуты на минуту выедет к нефтепромыслу. Предложили поехать с ними, и вскоре я сидел в автобусе в окружении моих героев. С шутками и смехом, переговариваясь между собой, явно с юмором воспринимая весть, что их будет рисовать художник, они вполне серьёзно расспрашивали меня о моей профессии, о Москве. Незаметно мы проехали почти 40 километров по бетонной дороге среди болот.

За окном автобуса — низкорослая тайга, бесконечная сеть труб, и по обе стороны — нефтяные вышки и насосы, качающиеся, словно живые, странные существа.

Приехали на место. Бригадир, молодой, весёлый парень Новик, быстро сделав нужные распоряжения, надел спецовку, направился к сварочному аппарату, сказал на ходу: «пошли работать». Я стал делать зарисовки членов бригады.

В обеденный перерыв все собрались в вагончике у железной печки. Подогрев еду, вскипятив чай, сели за стол. И тут я увидел свою картину. Мне захотелось написать их именно так, всех вместе, за дружным столом. А за открытой дверью — тайга.

Пока я быстро набрасывал композицию, рисовал сидящих за столом, бригадир исчез и лишь к концу перерыва появился. В руках у него была красная рабочая каска, полная спелой алой клюквы. «Это к чаю»,— сказал он.

Вкусен показался чай с ягодой, тронутой первым морозом. А затем в последующие дни каждый из членов бригады позировал по часу в обеденный перерыв. Во время сеансов я слушал рассказы о работе, о жизни, о личной судьбе. Это сближало нас. Я писал портреты, делал зарисовки и так привык к этим славным людям, что казались они мне давно знакомыми. Отношения наши были дружескими, братскими. Если я задерживался на дальнем участке, рисуя нужный для картины мотив пейзажа, то непременно они заезжали за мной на автобусе.

В воскресный день бригада собралась «на клюкву». Необходимую одежду — болотные сапоги, штормовку утеплённую — принесли ещё с вечера. Ранним утром мы поехали на отдалённый участок.

Маленький автобус был полон, члены бригады взяли с собой жён и детей. На тех «заповедных» болотах оказалось фантастически много клюквы, просто густым ковром она покрывала топи. Вёдра наполнялись быстро. Всё время я рисовал в альбоме. Поход за клюквой-ягодой с новой, неожиданной стороны открыл мне характеры этих людей. Впереди меня шёл по тропе парень с десятилетней дочкой — сварщик из Армении. Прежде во время сеанса он был неразговорчив, замкнут, а вот сейчас, шагая рядом по болоту, вдруг поведал, как по путевке комсомола приехал сюда после службы в армии и остался здесь, и вот уже более десяти лет работает в Стрежевом. Встретил я позже и бурового мастера, что летел в самолете с лайкой. О людях Стрежевого он сказал: «народ разный, со всех концов света, кто не уезжает сразу, душой прикипает к Северу, становится коренным жителем».

В Москве, обдумывая собранный в командировке материал, чётко сознаёшь: ты увидел, открыл для себя новый. большой мир, новую жизнь, полную напряжённого труда.

О людях Стрежевого, о бригаде Новика мне хотелось написать картину романтического плана, приподнято-героического звучания, хотя я с предосторожностью отношусь к таким решениям. Всего дороже жизненная правда, к которой всегда стремлюсь. Меня как художника волнует в работе не столько внешняя предметная среда, антураж, окружающий человека, но главное — люди, взаимоотношения их. По материалам, собранным в Стрежевом, я написал две картины. Одна из них — групповой портрет бригады Новика. Традиционная сцена трапезы позволила в наиболее сконцентрированной форме показать характеры людей и через них ощущение самоотверженного, нелёгкого труда.

В картине «Сбор клюквы» стремился передать поэзию того часа, когда рабочие буровых собирают ягоду. Хотел воплотить чарующую суровость пейзажа, которая столь присуща Северу.

По тем или иным причинам в конечном итоге не всё получается согласно твоему замыслу, не всё удаётся тебе. Но виденное и пережитое в Стрежевом оставило свой след, обогатило жизненным опытом и поможет в будущем, станет духовной точкой опоры. Твердо знаю одно: в ответ на этот подвижнический труд рабочих Сибири мы, художники, обязаны делать своё дело так же беззаветно, так же мужественно, видя перед собой глаза и лица тех, кто, подобно бригаде Новика, олицетворяет собой честь и совесть нашего времени.

Н. ЗАЙЦЕВ

Журнал «Художник» №8, 1984 г.