Фотографию избы в селе Михайловском Чкаловского района Горьковской области я опубликовал в 1935 году в книге «Домовая резьба». Недавно мне удалось обнаружить часть моих записей 1927 года и план михайловской избы, позволяющие восстановить облик её интерьеров.

 

Михайловское расположено по дороге в Городец в восьми километрах от Пуреха, бывшей вотчины князя Дмитрия Пожарского. Изба, о которой идёт речь, возвышалась над всеми другими постройками этого села, привлекла и поразила монументальностью, циклопичностью, величием.

О старине говорило всё: и необыкновенной толщины брёвна венцов; и далеко выступающие фигурные торцы «повальных» брёвен, поддерживающие свесы кровли; всего лишь два (для всей избы) «красных» окна; несимметричное расположение на фасаде похожих на бойницы волоковых окон (в нижнем этаже ещё на деревянных задвижках!); наконец, необычная (для Нижегородской губернии) форма наличника второго этажа с волютообразным «очельем». Остальной резной декор был обычен для этого района: «полотенца» с плоской резьбой, скромный орнамент из дубовых листьев на «причелинах». Обычен был и нижний наличник с высоким, постепенно расширяющимся вверх очельем, украшенным резной полурозеткой. Полурозетка была вырезана и на нижней полукруглой части верхнего наличника.

Изба в селе Михайловском

 

Внутренность избы впечатляла эпической красотой. Изба вросла в землю. Низкая и узкая дверь со двора (вариант однорядной связи с «поветью») вела в обширные, еле освещавшиеся через маленькое оконце сени («мост»), из которых можно было попасть в зимнюю избу и через двухмаршевую лестницу подняться наверх. Левый угол низкой и тёмной «зимней» избы занимала почти двухметровая печь с «голбцем», а вдоль степ шли лавки с подзорами, украшенными порезками по краям.

План избы

 

Кругом был беспорядок: на лавках навалена была одежда, на столе деревянные миски, в божнице притулились иконы и мелкая рухлядь, на полках стояли расписные мочесники с куделью, короба, сундучки, а под лавками валялось несколько донцев. Я подчеркиваю «валялось», а не висело на стене, как об этом фантазируют теперь искусствоведы. Донца для крестьян двадцатых годов были обычными, повседневными вещами.

На втором этаже я видел идеально стёсанные бревна необыкновенной толщины (60 см) и дверь из двух толстых досок с пирамидальным верхом. Эта дверь вела в «летнюю» избу. «Летняя» изба повторяла планировку «зимней», и не представляла интереса. Зато горница, расположенная напротив, просторная и светлая, поразила в буквальном смысле с самого начала. На внутренней стороне двери горницы была изображена настоящая поэма о чаепитии.

Дверь в горницу

 

На слегка потемневшем цвета слоновой кости фоне двери, напоминавшем фоны икон, желтел самовар и небольшая с чёрной ручкой самоварная труба; полотнище стола было белым, обрамление и ножки светло-коричневые; женщина с коромыслом, была одета в синий с прозеленью сарафан с белыми рукавами, окантовка двери была вишнёво-красной.

Неизвестный художник (иконописец?), мастер колорита и рисунка, сумел подсмотреть и живо изобразить грацию крестьянок, несущих на коромысле вёдра. Наивный крестик «от злого духа», начертанный на двери мелом, неожиданно завершал композицию этой росписи.

Тогдашняя хозяйка избы (А. Н. Хрулёва), с трудом допустившая меня к обмеру, не разрешила подробно ознакомиться с вещами, хранившимися в многочисленных чуланах. Не пустила и на чердак («подлавку») — обычное хранилище заманчивых для музейного работника вещей. В чуланах в большинстве своём были вещи, которые теперь могли бы с полным правом войти в экспозицию любого музея. Да и сама изба со всем её содержимым так и просилась в музей.

Шкаф-угольник в горнице

 

Особого внимания заслуживало лубяное расписное лукошко, ныне хранящееся в Горьковском историко-художественном музее-заповеднике. На нём изображён парень-охотник с собакой, пожилой крестьянин, колющий дрова, и две крестьянки, собирающие лесные дары. На деревьях сидят малиновые птицы. Фон лукошка зелёный, тёплый, в росписи чередуются приглушённые красные, малиновые, коричневые краски. Белила на рукавах, на лицах, руках, на листьях деревьев, пробелки на костюмах и чёрные обводы и штрихи как бы объединяют всю роспись лукошка.

Роспись короба. «Дровосек».

В росписи этого лукошка больше свободы в кистевой росписи, чем, скажем, в росписи городецкой. Мастер творил вдохновенно и свободно, он не связан был обязательными сюжетами и некоторым своеобразным каноном изображения, и на лукошке и на мочесниках изобразил сцены из крестьянской жизни своего времени.

Роспись короба. «Ягодница».

 

Когда же была сооружена изба в Михайловском?

Её могучий облик, форма наличника «летней» избы, волоковые окна, отсутствие лобовой доски с резьбой, своеобразный запутанный «теремной» план — всё это даёт возможность датировать избу концом XVIII столетия. Вместе с тем несколько смущает наличие стропильного покрытия, а не покрытия «на самцах», дожившего в этом районе до середины прошлого века. Возможно, однако, что сооружение кровли городской конструкции было вызвано желанием отличиться от соседей и подчеркнуть своё богатство: владельцы избы были состоятельными крестьянами.

Этот прекрасный памятник русского народного деревянного зодчества погиб в сороковых годах.

 

Михаил Званцев

Журнал «Декоративное искусство СССР» № 7.  1974 г.

 

На аватаре: Михаил Петрович ЗВАНЦЕВ (1902-1977)

 

Фотографии: Журнал «Декоративное искусство СССР» № 7.  1974 г.