О ЧЁМ МЫ СПОРИМ?

ЕленаМурина

Многие годы наше монументальное искусство к собственно ИСКУССТВУ отношение имело очень косвенное. Оно верно служило задачам монументальной пропаганды, было проводником официальной идеологии или занималось украшательством опять-таки официальных сооружений. Может быть, лишь в 30-е годы ещё встречались попытки живого творчества, но они были пресечены очень быстро. С тех пор интересные работы появлялись крайне редко и просто терялись в потоке малохудожественных гигантских фигур вождей, рабочих и колхозниц. Это были “фетиши” новой религии. Безликие и безымянные. Никому (кроме их авторов, разумеется) в общем-то ненужные. Не случайно же, как только ослабло идеологическое давление, заказы на монументы прекратились. Вот лучшее доказательство искусственности самого этого явления. И честное слово, не стоит сожалеть об этом.

Ольга Холмогорова

Разрешите, Елена Борисовна, с Вами не согласиться. Идеологический заказ всегда составлял основу монументального искусства. Так было, есть и, надо полагать, будет и впредь. Однако это не мешало появлению высочайших образцов монументального ИСКУССТВА. Тех самых, о которых Вы так прекрасно написали в своей книге “Проблемы синтеза пространственных искусств”. Более того, свобода от, назовем это, “объединяющей идеи” лишает монументальное искусство внутренней осмысленности. И я не уверена, что новый заказчик окажется много лучше прежнего.

Вина за плохие работы в первую очередь должна быть отнесена к художникам. Это художественные советы принимали такие работы. Художественные журналы их печатали, хотя все отлично знали “цену” этому искусству. Наше уважаемое Министерство культуры поощряло подобную практику, а Академия художеств присуждала их авторам академические звания. И все мы дружно подпитывали амбиции наших монументалистов, которые, похоже, совершенно утратили чувство реальности как по отношению к собственному творчеству, так и к ситуации вокруг. А ситуация поменялась очень резко.

Государственных заказов будет всё меньше. Но потребность в художниках, я уверена, не только не исчезнет, а возрастёт. Откроются новые сферы применения их талантам, появятся новые заказчики, меценаты, покровители искусства и коллекционеры. Новая нарождающаяся жизнь будет нуждаться в новой среде обитания и новом искусстве. Это надо принять как данность и не отворачиваться пренебрежительно от складывающегося потихоньку рынка, а понять его потребности, отказаться от привычных стереотипов сознания и найти своё место в изменившейся ситуации. Если этого не поймут сами художники, то никто не сможет им помочь.

Ольга Костина

То, что исчез идеологический стимул, питавший наше монументальное искусство, — свершившийся факт, и от этого уже никуда не денешься. Я думаю, что и сами художники это прекрасно осознают. По-моему, проблема сегодня совсем в другом. Если раньше художник был ограждён от прямых контактов с социумом (поскольку имел дело по сути только с анонимом в лице государства), то теперь ему придётся вступать в отношения с вполне конкретными людьми, считаться с их вкусами, их амбициями, наконец, их уровнем культуры. Каков этот уровень сегодня — мы знаем. Что ждёт художника в новой ситуации? Не все сумеют пройти через мясорубку социума. Многие и многое обречено на гибель. Именно поэтому меня больше всего волнует судьба личности. И не только судьба тех, кто не сможет поступиться своими принципами. Но и тех, кто встанет на путь коммерции, кто освоит основной закон рынка: “чего изволите?” Рынок, тем более наш рынок, это не только благо, но и зло. Это тяжкое испытание для всех.

Людмила Крамаренко

По-моему, мы, как всегда, загоняем проблему в тупик. Плохо с одной стороны, не лучше — с другой. А когда это было, чтобы всех всё устраивало? Не было и не будет. Кто-то найдёт своё место в условиях рынка, кто-то нет. Во всяком случае, возможностей и шансов, я уверена, станет не меньше, а больше.

Другое дело, какие художники и какое искусство окажется востребованным новыми заказчиками. Конечно, хорошо, чтобы это оказались самые талантливые авторы и чтобы искусство не сползло до кича, а радовало нас высоко духовными и высокохудожественными произведениями. А если этого не случится, что вполне вероятно, то что? Начнем ругать рынок, так же как сегодня ругаем госзаказы прежних времён?

Я думаю, что многое будет зависеть от архитектуры, которая и повлечёт ответную реакцию монументального искусства. Какой окажется эта реакция — не стоит гадать. Поживем — увидим.

Наталья Давыдова

Может быть, потому у нас к критикам нет доверия со стороны художников, что мы всегда оказываемся в хвосте событий. Позиция, надо сказать, очень удобная, почти безошибочная, в смысле риска ошибиться в оценках. Такая точка зрения может и сгодиться любителям искусства, а художники хотели бы видеть критика где-то рядом, если не впереди, ведь прогнозирование событий входит в задачу критики. Что было в нашем монументальном искусстве ещё совсем недавно, мы теперь все очень хорошо понимаем: там было всё плохо, а всё лучшее — впереди.

А если посмотреть спокойнее, без эйфории? Очевидно, что монументальное искусство в его нынешнем статусе — непременно высокое, вечное, духовное — останется без поддержки. Героический пафос его будет раздражать людей, наконец-то обративших свои заботы на жизнь в её настоящем времени, с её маленькими радостями, новыми проблемами, ускоренными ритмами. Вместе с идеалами исчезнет из нашей жизни такой анахронизм, как идеализм. Коллективное “МЫ” уступит место маленькому эгоистическому “Я”... и т.д. Я сознательно усиливаю противопоставления, чтобы мы отчётливее поняли, от чего мы отказываемся. А может, не стоит опять всё рушить “до основанья, а затем...”?

Стелла Базазьянц

Настало время называть вещи своими именами. Вместо “монументального искусства” — искусство, работающее в архитектурной среде. Тогда уйдут многие идеологические претензии, уйдет навязчивая идея вечности. Будут цениться профессиональны; задачи—масштаб, материал, форма. Литературное содержание растворится в пластической форме. Не нужно бояться временности, наша жизнь не вечна. Рушатся не только храмы, но и государства. Мобильность не противопоказана работе художника в архитектуре, обновление стимулирует уважение в искусстве. Микеланджело “писал” рядом с живописью другого. Стасов “строил” по растреллиевской архитектуре. Так было, так будет.

“Слух” на архитектуру — важная особенность художника. Когда он есть — хаос выстраивается в систему, когда нет — рождаются эгоистические агрессии. Время неизбежно поправит этот нонсенс.

Работать в архитектуре — это значит “слышать” в первую очередь не себя, а архитектурную задачу. Сегодня этот вид искусства на сломе — от идеологических штампов оно уходит в область камерных заказов, частных предложений.

Заказчик меняется, меняется и характер исполнения заказа. Надо быть готовыми пройти через полосу оформительских, салонных, временных “поделок”. Это неизбежно. Выйти на уровень высокого стиля удастся не скоро. Нас ждёт эклектика и стилизация. Через это надо пройти.

У меня есть ощущение постоянного пересерьёзнивания задачи. Во всем мире кафе, гостиница, офис — место отдыха или работы, и никого не интересует, кто его оформлял. Человеку должно быть комфортно. Значит задача художника решена. У нас это поднято нa якобы принципиальную, а на самом деле “материальную” высоту. Оформление кафе — это сверхзадача с привлечением тяжёлой артиллерии, многих крупных художников. Всё это не дает нужных результатов, носит избирательный, штучный характер.

Искусству, живущему в архитектуре, нужна технологическая база, чем совершеннее база, тем профессиональнее будут решения. Технология — тоже форма, во всяком случае путь к форме.

Материал подготовила И. Мадий

«Декоративное искусство» № 6, 1991 г.