В современном обществе, где доминирует не духовность, а товар, житель Земли всё более утрачивает ощущение реальности Городская среда оказывается искажённой, поскольку где бы ни оказался человек — на улице, в супермаркете, ресторане, дома — он обречён либо на путешествие во времени через систему эрзац-историй в “соответствующем стиле”, либо на ежедневное потребление симуляций через изощрённую систему средств массовой коммуникации. Кажется, что даже стены домов в больших городах лишаются своих привычных очертаний и растворяются то в ослепительно ярком, то в призрачном свете, излучаемом неоновыми табло-дисплеями. Ощущение собственной идентичности у городского жителя становится крайне фрагментарным. “Кто такой истинный человек? Как найти его тайную неизведанную боль?” — спрашивает Хорхе Луис Борхес.

 

На рубеже тысячелетий всё более актуальным становится понятие “художник-творец” как модель гражданина в идеальном демократическом обществе. Художник Адиль Астемиров считает, что живущий в гармонии с собой и Космосом человек — это “воин, рассекающий своей волей замутнённый экран засорённой реальности, чтобы рассчитанным движением послать стрелу точно в цель”.

 

По мнению известного американского критика Дэн Камерона (Dan Cameron), в 1990-е годы художники стремятся показать, что любой цивилизованный житель планеты сможет преодолеть существующие в окружающем мире стереотипы, условности, ограничения и осознать причину их возникновения.

 

В последние годы началось переосмысление процессов, происходящих в русском и дагестанском искусстве, предпринимаются попытки введения его в международный контекст.

В условиях взаимопроникновения, взаимовлияния культур проблема национального самосознания, возрождения приобретает особое значение и для современных дагестанских художников. Смешение обычаев, языков, традиций, присущее Дагестану, своеобразно проявляется в творчестве Ю. Августовича, А. Астемирова, И. Гусейновой, М. Кажлаева, Ж. Колесниковой, А. Магомедова, О. Пирбудагова, И-Х. Супьянова, Э.Путерброта, пытающихся найти инвариантное в противоположных художественных традициях, новое сопряжение культур Запада и Востока.

Изучение творчества этих художников позволяет поставить ряд очень важных проблем: как влияет народное творчество на профессиональное искусство; как, следуя национальным традициям, не впасть в стилизацию, а через характер создаваемых образов трансформировать духовную культуру народа; каким образом, не прибегая к удобному, привычному и модному цитированию, прямому заимствованию, навести отвечающие духу времени мосты между искусством Запада и Востока.

 

На пластический почерк некоторых из девяти дагестанских художников оказали влияние исконные предметы быта, украшенные орнаментами, изображениями животных, искусство художественной обработки дерева — искусство резьбы (плетёнка, геометрический орнамент), богатое архитектурное наследие Дагестана (А. Астемиров, И. Гусейнова, А. Магомедов, О. Пирбудагов, И-Х. Супьянов, Э. Путерброт). Им удалось осуществить органичный сплав языка европейского искусства, представление о месте художника в жизни, характерного для русской культуры, с преломлением национальных традиций; интересом к природе, фольклору, быту, народному искусству. Многие увлечены театром, объединяет их и страстное неприятие устаревших догм, стереотипов, желание сохранить собственную идентичность, стремление к постоянному обогащению пластически образного языка, нахождение новых пространственных соотношений между произведением искусства и зрителем.

Связывает дагестанских художников и потребность создавать такие произведения, которые как бы дорабатывались, додумывались зрителем, превращающимся в активного соучастника творческого процесса.

 

Это общий опыт последних десятилетий, когда границы между реальным и художественным пространством стираются, и уже не существует противопоставления: “здесь” находится зритель со своим пространством, а “там”, в другом пространственном измерении — произведение искусства. Зритель как бы оказывается “внутри”.

Иными словами, художники пытаются создать новое пространство между зрителем и художественным объектом, словно проецируя на зрителя свою мысленную энергию, сотворяя таким образом иного зрителя — не пассивного, привыкшего к натаскиванию, опутанного стереотипами, а новую, свободную творческую личность. Поэтому их произведения часто предстают перед зрителями не как законченные художественные продукты, а как некие величины, пребывающие в состоянии становления, перевоссоздания.

 

Искусство Ибрагим-Халила Супьянова обращает нас и к аварской архаике, и к авторской мифологии. Насыщенность колорита, многообразие орнаментальных мотивов и знаков-символов могут вызвать ассоциации с восточными коврами, но это впечатление обманчиво. В работах И-Х. Супьянова ощущается скрытый драматизм, напряжённость. Они заряжены энергией действия, преобразованной в красочный сплав. Прошлое для художника полно живых событий, но совершаются они не в пространстве истории, а в пространстве мифа. Следы-напоминания о далёких временах (а может быть о тех, которые грядут?) накладываются друг на друга, вступают в сложные взаимодействия. И. Супьянов стремится выразить то неосознанное, невыявленное, что сохраняется в прапамяти народа и образует плодоносный слой его творчества.

 

Влияние западно-европейского искусства, несомненно, ощущается в произведениях Ж. Колесниковой, но сочетание парадоксальности форм с темой беспредельности в её холстах обращает к иным традициям, напоминает о своеобразии фольклора и природы Дагестана.

 

“Свободный дух, неведомо куда влеченьем тягостным томимый”... В мире графика, живописца, поэта Юрия Августович; обитают гиганты, порой утомлённые тяготами жизни, бессмысленными сражениями, но все ещё сильные и гордые (“Косиль щик”, "Боец". “Пастух”). Их мощные фигуры прорастают в деревья, превращаются в горы.

“Перевёрнутая к солнцу морем, Словно гору на небо несло У горы характер неумерен... ”

Ирония, острая наблюдательность, порой двусмысленность, нарочитая дезориентация зрителя присущи графическим работам, стихам — “озвученным хроникам” Ю. Августовича, предназначенным для тонких ценителей, интеллектуалов (“Шест изречений”. “Поэма о минарете”).

 

Магомед Кажлаев обращается к зрителю, “преодолевая картину через текст”. В его работах буквы, слова, целые предложения то функционируют как знаки, то как живописные образы, то как лингвистические формы визуальной коммуникации (“Неон”, цикл “Новая жизнь”) Иногда эти слова ничего не объясняют, предназначаются лишь для созерцания, иногда звучат исчерпывающе. При внимательном рассматривании работ М. Кажлаева слова, случайные реплики — ментальный реквизит — превращаются порой в миниинсталляции, представленные в пространстве картины (“После новогоднего гриппа". “Готов к поступлению”).

Многие работы М. Кажлаева воспринимаются как средство отсылки к событиям, происходящим в определённый отрезок времени, обусловленный пространством и способом экспонирования. И наивное становится зловещим, и слышится монотонное бесконечно грустное звучание дудочки как напоминание о вечности. Присутствие зрителя создаёт, продлевает и усиливает экспрессивную стадию бытия каждой работы — через домысливание, доделывание (“8 лимонок — 8 пистолетов”).

 

В холстах Олега Пирбудагова 1970-1980 гг. (пейзажи, жанровые картины, портреты) хорошо передано своеобразие природы архитектуры Дагестана, населяющих страну людей (“В горном ауле”). С годами его работы становятся всё более светлыми, одухотворенными. В них есть и пластическая цельность, и богатство ритмических и цветовых соотношений.

В 90-е гг. фигуративность исчезает: всю поверхность холста О. Пирбудагов заполняет разноцветными геометризованными формами разных конфигураций (доминируют вытянутые прямоугольники и квадраты). И всё же нельзя назвать произведения этого периода чисто абстрактными: в сочетаниях условных форм всегда угадывается намёк на некие фрагменты, осколки, уподобление реальной жизни. Так, например, расположенные “лесенкой” небольшие квадратики (серые, голубые, чёрные, розовые — “Композиция №2” вызывают ассоциации с плотно лепящимися друг к другу домами в горном селении, а крупная диагональная конусообразная форма, заполненная узкими разноцветными прямоугольниками, напоминает минарет (“Горний мир”).

“Вихрь. Дуновение в Боге. Дух пустот ” — эти строки Рильке, любимого художником, многое определяют в искусстве Адиля Астемирова. Его картины (“Светлое возникновение”, “Возможное исчезновение”), сотканные из множества цветовых оттенков, словно сотворены из света. Казалось, они вобрали в себя и рассеянный мягкий, обволакивающий свет дождливого дня, и лунное свечение, и не поддающиеся определению жемчужные тона освещённых солнцем снежных вершин Дагестана.

Картины А. Астемирова излучают духовную энергию, зритель как бы попадает в особое художественное “пространство-кокон”, очищающее, освобождающее от воздействия реального времени.

 

Полотна Ирины Гусейновой завораживают красотой и сложностью колорита, загадочной, абстрактной каллиграфией. Но ассоциации для её работ найти чрезвычайно трудно (“Предупреждение”. “Событие”. “Подход”. “Реминисценция”).

На одной из них словно скопления космических тел, астероидов соединяются в каком-то странном танце, на другой — пульсируют блуждающие огни: золотистые, фиолетовые, голубоватые. Они сосуществуют в безупречно выверенных соотношениях.

Работы художницы предназначены для думающего зрителя, который при рассматривании должен выстроить некий параллельный путь для их прочтения (серия “Происхождение несоответствий”).

Существует ли точно выверенная формула упорядочивания Хаоса? Этот вопрос возникает при встрече с искусством А. Астемирова и И. Гусейновой. Многие их работы из-за полноты, завершённости, симметричной уравновешенности композиции можно сравнить со сверхсложной, красивой математической формулой.

 

На изломе тысячелетий именно художники оказались наиболее уязвимыми в нашем цивилизованном обществе. В то же время они наиболее чутко реагируют на происходящее, своими творениями заставляя нас обратиться к духовным, эстетическим, нравственным ценностям. Такой путь избрали девять дагестанских художников.

Хаос окружает нас повсюду, он внутри нас. Каждый должен обрести гармонию внутри себя, найти свою симметрию. И строки Магомеда Кажлаева на одной из его работ можно отнести ко всем художникам, они воспринимаются как обращение к Богу: “Сохрани. И вездесущих, легко ранимых, очень по-своему прекрасных...”

 

ВИКТОРИЯ ХАН-МАГОМЕДОВА, искусствовед