В марте 1989 года в Чувашском государственном художественном музее проходила выставка произведений заслуженного художника Чувашской АССР Юрия Ивановича Ксенофонтова (1939—1978).

Моему знакомству с Ксенофонтовым предшествовал забавный эпизод, которому в тот момент, когда он происходил, никто не придал значения. Мы, ещё не успевшие познакомиться восемь скульпторов из разных городов и весей России, приехав в Дом творчества в Переславле, разгружали вещи, и мой московский товарищ, которому я привык безоговорочно подчиняться, увидев, как Юра вынимает из автобуса пунктир-машинку для механического перевода гипсовых моделей в материал, как бы вскользь заметил: «Да, да, у Леонардо да Винчи была точно такая же машинка». Обладатель злополучной машинки, не говоря ни слова, взял свои вещи и понёс их в свою мастерскую.

Казалось, этот случай уже прочно забылся, но через несколько дней, когда мы, по обыкновению перекидываясь шутками, рубили камень, скульптор из Чебоксар, будучи слегка навеселе, подошёл к нам и, мельком взглянув на работы, объявил: «Я вижу, вы не уважаете машинку, зря. Как можно начинать рубить камень, когда вы доподлинно не знаете, что вы собираетесь из него сделать, если у вас нет модели, которая бы вас удовлетворяла? Ведь это значит переводить камень впустую, а он драгоценен».

Такое неожиданное заявление было встречено новыми шутками, но, как оказалось впоследствии, было высказано не напрасно. Июльские дни далёкого теперь 1977 года незаметно летели, начатые работы мало-помалу стали приобретать тот вид, когда уже с большой долей вероятности можно было судить, как и чем они закончатся, когда Ксенофонтов вылепил известную теперь всей скульптурной России фигуру своего «Дяди Пети», в раздумье скручивающего цигарку, и приступил к её переводу в дерево.

В то время, когда на глазах погибала старая пластическая школа и её последние представители покидали наш суетный бренный мир, унося с собой её заветы, такая уверенная попытка возрождения жанра психологического портрета, притом фигурного портрета, такая независимость в избранном пути, вопреки всё более распространявшейся чуме псевдогротеска, не могла не вызвать моего восхищения и я, как мог, путанно и сбивчиво, высказал ему свои чувства.

Ю. Ксенофонтов. Колхозный плотник дядя Петя. Дерево. 1974 г. (Фото журнала «Художник» № 7, 1989 г.)

Кто бывал в Переславле до строительства там нового Дома творчества, помнит тесноту, в какой жили скульпторы в старом доме Кардовского. Закрываю глаза и снова вижу, как он, после полного трудов дня, заходит в комнату, рассчитанную на семь человек, падает на кровать и после недолгого молчания, видя, что я не сплю, спрашивает: «Хочешь, я почитаю стихи Сеспеля по-чувашски?» Вытаскивает из-под подушки книгу и при свете луны, льющемся в окна, раздаются мерные звуки, действующие как завораживающее заклинание. «Нравится тебе чувашская речь? Недавно я прочитал в «Литературке», что она не уступает в красоте французской.

Последнее замечание вызывает протест, и я с жаром отвечаю: «Нравится, но при чем же здесь французский язык? Все языки по-своему прекрасны!» «Да дайте же вы поспать, наконец!» — слышится из темноты голос Гургена из Кисловодска, но, пробудившись, он начинает слушать, а затем и сам вступает в беседу.

«Нет, вы только подумайте, — продолжает Ксенофонтов,— сколько же на Волге — гигантском водном пути, где живут чуваши, проходило племён и военных дружин, сколько опустошительных нашествий — только иго Хазарин, а затем Золотой Орды чего стоит! — сколько могущественных пародов и государственных образований погибло, а чувашский народ жив и жива его культура! Разве это не доказывает, что в ней было очень сильное интегрирующее начало, благодаря которому культура побеждённых оказалась сильнее победителей? Думали ли вы, друзья мои ваятели, о таинственной силе, помогающей народу не потерять себя и преодолеть все препятствия? А сколько перекрещивающихся культурных влияний Руси, Византии, Арабского халифата, Хорезма, Китая вобрала в себя чувашская культура и сколько народов она обогатила на этом международном водном пути! В культуре чувашей, в их фольклоре и обычаях заключено множество древних знаков ранней полуисчезнувшей культуры, нуждающейся ещё в художественном осмыслении и творческой расшифровке, необходимых для верного понимания её нынешнего состояния. И сколько ещё чувашская земля, её земляные валы, городища, курганы хранят неразгаданного. Я хочу понять эту тайну народа. Вот и здесь я читаю предания, хожу, думаю, вопрошаю себя...»

В его торопливом, преодолевающем застенчивость говоре чувствовалось жгучее стремление к органической связи собственного творчества с чувашской культурой былых времен, чутьё художника, по-видимому, подсказывало ему, что именно в обращённости к истокам его ждут подлинные открытия. Мы, захваченные его волнением, слушали уже не перебивая, боясь спугнуть поток размышлений. Сколько было таких разговоров? Немного. Но все они врезались в мою память.

Его сложная, исключительно богатая и полная противоречий натура искала выхода. Он бывал то предельно замкнутым, полностью погружённым в творчество, то вдруг сам подходил и без вступления запросто продолжал разговор, прерванный за неделю до этого, но я уже начинал за внешними перепадами настроений видеть постоянство его главной думы и осознавать его незаурядность.

На его немногочисленных работах, появившихся затем на выставках, как правило, лежала печать чего-то очень глубоко и лично пережитого. Он умел затрагивать наиболее оберегаемые струны души. которые я из боязни избегал в себе трогать и будить, казалось, навсегда умолкнувшие чувства. Ранняя смерть прервала путь его исканий, но то, что он сумел понять на этом пути и сделать очевидным, ещё найдет (должно найти!) свое продолжение в чувашской скульптуре.

Ю.. Ксенофонтов. Алёнка. Бронза. 1976 г. (Фото журнала «Художник» № 7, 1989 г.)

Сижу под переславской яблоней на том самом месте, где мы вели когда-то ненаучные беседы, свободно переходя с одного на другое, и, кажется, дышу его голос: «А ты знаешь, Петя, какая мысль меня теперь больше всего волнует? Нет, ты не знаешь...»

П. ЧУСОВИТИН

Журнал «Художник» № 7, 1989 г.

На аватаре: Юрий Иванович Ксенофонтов (1939-1978)