Художник не сразу находит свою дорогу в искусстве, свой язык, не сразу очерчивается его тематический круг. Полтора года труда я отдал дипломной работе — иллюстрациям к поэме А. Пушкина «Руслан и Людмила». И уже после института понял, что иллюстрировать сказку, приключения, фантастику или детскую книжку — не моё дело. Мне ближе не прослеживание занимательных сюжетных коллизии, не выдумывание, а наблюдение, выражение пережитых ощущений.

Не представляю себя и в качестве иллюстратора зарубежной литературы — не смог бы делать книгу, где действие происходит в стране, которой не знаю. Не только текст произведения, но и окружающая действительность — моя главная материя в работе над иллюстрациями. Она определила мой личный сектор в книжном океане — начавшаяся с Пушкина русская реалистическая литература XIX—XX веков. Для меня одинаково живы, современны, близки и понятии Акакий Акакиевич Башмачкин, чеховский Ионыч, Макар Нагульнов, Фёдор Соловейков из повести В. Тендрякова «Не ко двору».

 

У каждого художника книги есть произведения любимые. Мечтою иллюстрировать их иногда приходится жить долго — годы и даже десятилетия. Обычно их немного, самых заветных. Есть они и у меня. Одно из них — автобиографическая трилогия М. Горького («Детство», «В людях», «Мои университеты») — памятно и дорого с детских лет. Приступая к её иллюстрированию, я верил, чувствовал, знал: эта книга — моя. Потому что я знаком с ощущениями, пережитыми её автором. Знаю, как мерзнут руки, когда полощешь бельё в проруби, помню по военному лихолетью; как до рези слезятся глаза, когда долго и жадно читаешь захватившую тебя книгу при слабом свете коптилки; были в моем детстве ночи, бессонные от боли в руке, перетруженной взрослым молотком. И мне знакомо чувство отроческой заброшенности, которое Л. Толстой беспощадно точно назвал пустыней отрочества. Вероятно, у каждого в начале жизни бывает, когда места себе не находишь, когда накатит тоска. Иногда я видел её в глазах товарищей. В таких случаях лучше всего бродить по улицам — молча вдвоем, одному.

А. Зыков Форзац книги М. Горького «Детство. В людях. Мои университеты.» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

Только ли в сходстве ощущений дело! Поразительны естественность интонации горьковского повествования, лаконизм языка, густая изобразительность, прямо-таки зримость того, о чём рассказывает автор. Это шедевр.

Но сверх всего книга потрясает громадностью сердца писателя, его способностью принять в свою душу тех, с кем сводила его судьба. Добрый интерес к людям, умение идти им навстречу, жажда помочь проявились уже в начале жизни Алёши Пешкова.

 

Как просторен мир этой книги! И как современна она охватом сложных, болезненно глубоких вопросов, которые вставали перед подростком Алексеем Пешковым тогда, которые волнуют подростков, подходящих к концу отрочества сегодня. Издание мыслилось мне книгой не для детей. Это издание — для юношества.

 

Приступая к работе над сложной многоплановой книгой, художник намечает себе некое русло, берёт за основу какую-то одну линию, представляющуюся ему самой главной. Трилогия Горького может увлечь колоритнейшей этнографической стороной, сюжетным богатством: возможностью изображения быта и нравов волжского люда того времени.

Я же поставил задачу показать страсти и размышления героев книги, проследить их личные судьбы в общем потоке повествования. Задача эта продиктовала композиционную сторону иллюстрации. Многие рисунки стали в сущности портретами персонажей крупным планом с характеристикой их основных человеческих качеств. Так, дед Каширин, типичный представитель, неотъемлемая часть мещанско-собственнической среды, по натуре своей властолюбивый хозяйчик, в одном рисунке готовит розги пороть внуков, что регулярно проделывает по субботам (заодно наказывая и непровинившихся, для профилактики), в другом — на коленях перед иконами исступленно требует у бога материальных благ.

А. Зыков «Господи, боженька, али я хуже других!» Иллюстрация к повести М. Горького «Детство» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

Прачка Наталья Козловская, долго и упорно боровшаяся за достойную человеческую жизнь, горько одинока, безвозвратно раздавлена житейской грязью. Бродяга Александр Васильев — угрюмый сектант, неразумно и яростно отрицающий всё на свете. Рисунок с его изображением я назвал его собственной фразой — «Я иду путём правильным, я ничего не приемлю!».

 

Жанровые сцены, столь обильные в книге, сгрудились в два многосюжетных форзаца и продолжились в некоторых разворотных иллюстрациях. Могучие волжские пространства неотделимы от детских и отроческих лет будущего писателя. Алёшина душа чутко откликалась на красоту природы. По контрасту к «свинцовым мерзостям жизни» пейзаж вошёл в иллюстрации активным действующим лицом.

А. Зыков «Над водой» из серии «На Волге» Бумага, карандаш. 1966 г.

Повествование в трилогии течёт сплошным потоком. Горький даже названий главам не даёт. Это определило внешность книги. Ни подарочно-широких полей, ни больших интервалов между главами, ни торжественно-декоративных буквиц — никаких примет «роскошного» издания. Даже на спусковых полосах колонны набора начинаются без всякого отступления, с самой верхней строки. Думалось, такой подчёркнуто будничный вид книги может соответствовать простоте языка, жёсткой объективности рассказа Горького о былом.

Переплёт мне представлялся только красным. Красное — цвет упорства и жизни. А ведь путь, пройденный Алёшей,— пример жизнелюбия и упорства, образец волевого прорастания через чугунность окружающей среды к иной, светлой жизни, о которой мечтали герой и люди, ему дорогие: повар Смурый, бабушка.

А. Зыков «С бабушкой» Иллюстрация к повести М. Горького «В людях» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

Я давно убедился: некоторые книги требуют определённой техники исполнения иллюстраций. Так, события «Волоколамского шоссе» Александра Бека происходят осенью. Дожди. Размытые дороги. Глинистая жижа на дне окопов. Набухшие водой поля. Тема книги — защита от врага земли, основы жизни. Опасен и изнурителен ратный труд солдата на земле. Солдат сам её часть. Землей своею рожденный, пахал он её в мирное время. Её отстаивает в свирепой войне. В неё и ложится, погибая. Земля в книге не только место действия, она сама — действующая сила. Она и потребовала особой техники рисования — землистой, тяжкой, хлюпающей. Я делал иллюстрации чёрно-белой темперой, грубо и толсто «заквашивая» краску на бумаге стёртыми щетинными кистями, до струпьев перекрывая слоем слой. Технологически это безграмотно. Но ведь бывает, когда художники накладывают на неудачное место рисунка бумажную заплату и на ней рисуют снова. Это уже безграмотность злонамеренная. В ней можно упрекнуть М. Врубеля, Л. Бродаты, Е. Чарушина, Л. Кокорина... Но кто и зачем это сделает!

 

Иллюстрации к трилогии Горького с самого начала запросились на выполнение в каком-то простейшем материале. Аскетизм и конструктивность рисунков диктовались самой книгой. Перепробовав разные варианты, я остановился на графите шестого номера. Жирный и мягкий, он и бумагу себе потребовал особую. Никогда — ни прежде, ни потом — я не рисовал на рыхлой слабой бумаге типа промокашки. Она не очень пригодна для рисования, не терпит длительной работы, разрушаясь под резинкой и даже от нескольких касаний карандаша по одному месту. Но именно такая бумага и такой карандаш показались мне наиболее органичными для воплощения замысла.

 

Где, когда, каким ветром заносит в сознание художника зернышко будущей работы? Как вызревает образ до ясности, позволяющей убедительно для зрителя фиксировать его на бумаге? Научных ответов на эти вопросы пока нет.

Когда художник погружён в книгу, работа, видимо, идёт в сознании постоянная. Композиционные идеи могут возникнуть в самый неожиданный момент. Так, однажды, просыпаясь, я чётко увидел, что иллюстрацию с изображением побирающегося старика-красильщика Григория, которого дедушка Каширин выгнал, когда тот ослеп от ядовитых испарений красок, надо построить на светлом контурном рисунке и в контраст ему чёрным сделать только защитные очки на глазах слепца и его изъеденные красителями руки. Трудно сказать, почему именно этот сюжет пришёл вдруг утром на память. Я не вспоминал о нём в течение многих дней, занимаясь другими эскизами.

А. Зыков «Отчаяние» Из подготовительных рисунков для иллюстраций повести М. Горького «В людях» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

И продумывание оформления книги, её конструкции, и поиск облика её персонажей, и построение отдельных композиций — все эти процессы происходят, как правило, синхронно, параллельно друг другу. Тем не менее, у меня постепенно сложился метод работы, не блещущий, думаю, никакой оригинальностью. Поэтапность в нём неизбежна, как при возведении дома от нулевого цикла до кровли.

 

Вначале многократное чтение, погружение в мир книги, узнавание всех её компонентов — от главных пружин идеи и сюжета до таких, к примеру, частностей, как маршрут героя от дома к месту работы. Затем — сбор материала. В библиотеках и музеях — в пределах требуемого. Чрезвычайно важным представляется мне натурное рисование без учёта сюжетных линий, рисование, я бы сказал, вокруг и около книги, второе вхождение в её атмосферу через натуру. Подавляющая часть собранного материала в дальнейшем обычно остается за бортом. Но своей конкретностью он активизирует воображение, становится наряду с иллюстрируемым текстом второй опорной базой в работе над эскизами.

 

Приступая к макету, эскизам иллюстраций и элементов оформления, важно не сковать себя историческим и натурным материалом, не поддаться его обаянию. Главное всё-таки — не костюмерия, а духовная суть книги, неповторимость её героев.

Эскизы, как правило, у меня настолько общи, что я не рискую показывать их никому. Важнейшее в них, думается мне, ритмически завязать большие массы, способные выразить смысловую и ритмическую суть будущего оригинала. Эскиз — догадка, а не зрелище.

А. Зыков «Уставший» Из подготовительных рисунков для иллюстраций повести М. Горького «В людях» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

Предпоследний этап — «картоны». На кальке или другой полупрозрачной бумаге я делаю более детальный, чем эскиз, рисунок, где точно обозначены линии, на которых основано ритмическое построение композиции. Их можно легко перенести на лист для будущего оригинала, что очень важно, так как почти никогда оригинал не получается с первого захода. До десяти — пятнадцати раз приходится начинать его заново, на новом листе, чтобы не «замусолить» рисунок, чтобы он «дышал». Работая над «картоном», я. как правило, пользуюсь услугами натурщиков.

И, наконец, оригиналы.

Можно возразить, что такая поэтапность расхолаживает. Однако меня она избавляет от боязни сбить рисунок и лишней траты времени на заключительном этапе, при выполнении оригинала.

У П. Чистякова есть фраза: «Начинать надо по таланту и кончать по таланту, а в середине работать тупо». При всей экстравагантности словесного оформления мысль эта точно выражает существо метода длительной работы над сложной вещью. Нужно полностью подготовиться к выполнению оригиналов, как крестьянин готовится к краткой поре сбора урожая, подытоживающей труд, начатый ещё до весенней пахоты.

А. Зыков «Молодые» Иллюстрация к повести М. Горького «Детство» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

В начале работы над трилогией я побывал в биографических местах Алёши Пешкова: в Горьком, Казани, Красновидове, Услоне. В поездке радостно изумлялся увиденному: ничего не надо выдумывать. Вот Успенский съезд, которым поднимались от Волги к дому дедушки Каширина приехавшие из Астрахани в Нижний Алёша с матерью и бабушкой. Во дворе — красильня с котлами, вмазанными в грузную печь. В доме — большая низкая кухня, где проходила значительная часть жизни Кашириных, от будничных чаепитий до воскресных драк.

Я рисовал и красильню, и улицы, и съезды, и могучие откосы волжских берегов. Рисовал дом деда на тихой затравевшей Канатной улице, окно комнаты, в которой одно время жил подружившийся с Алёшей квартирант Хорошее дело.

А. Зыков «Дом Кашириных на Канатной» из серии «На Волге» Бумага, карандаш. 1966 г.

В Казани рисовал пекарню, приямок её печи, ларь для муки, стол с бортиками, на котором подручный пекаря Пешков месил тесто. Рисовал знаменитую Марусовку и внутри одного из её корпусов — окно коридора, возле которого Алёша готовился к экзаменам на сельского учителя.

А над всем этим — Волга, её клокотливая торгово-хозяйственная жизнь с тысячью барж, пароходов, складов, пристаней, дебаркадеров. Знать всё это было необходимо. Точная по материалу и пережитым ощущениям, трилогия Горького не терпит развесистой клюквы.

 

Непросто найти убедительную внешность героя книги, точно определить его голову, лицо, индивидуальные особенности фигуры, выражающий его личность костюм.

Рисуя Алёшу Пешкова, я, разумеется, опирался на иконографический материал. Но ранние его фотографии практически все — анфас. Сложность заключалась в изображении головы в различных ракурсах и поворотах. Помогли скульптурные изображения молодого Горького. Работа «реконструктивная», добывание из черт юноши Пешкова внешней характеристики Алёши-мальчика заняла много времени и внимания.

Изображая бабушку Акулину Ивановну, вспоминал бабушку свою. Хоть моя была совсем седой и много мельче фигурой, какая-то физическая её интонация помогала в работе.

Про деда Каширина могу сказать одно: не знаю, получился ли он у меня, но Б. Дехтерев сделал его очень убедительным. (Вообще, работая над книгой, не только ясней представляешь трудности, стоявшие перед иллюстраторами-предшественниками, но и отчётливее видишь достоинства их произведений. Я хорошо сознаю теперь, что циклы об Алексее Пешкове Б. Дехтерева и Н. Тырсы — серьёзный вклад в нашу графику).

А. Зыков «Молодые» Иллюстрация к повести М. Горького «Детство» Бумага, карандаш. 1966-1969 гг.

Воплощение образа персонажей книги — едва ли не самое сложное в работе иллюстратора. Необходимо почувствовать героя в индивидуальном жесте, в движении, выражающем не только его конкретное психологическое состояние, но даже и социальную принадлежность, что блестяще удалось, например, П. Федотову в серии рисунков «Как люди садятся». Это возможно лишь при уверенном владении рисунком, заключающемся не в способности точно до блика на пуговице срисовать модель, а в чувстве сложной живой формы в пространстве. Помощью натурщика здесь не обойдешься, художник в иллюстрации решает задачи и сценариста, и режиссёра, и актёра.

 

Однажды, показывая свои работы Д. Шмаринову, я спросил его, как он идёт к внешности героя: высматривает ли окрест напоминающего его человека или мысленно лепит его из чёрточек, рассыпанных по книге. Ну, допустим, Наташу Ростову. В ответ Дементий Алексеевич взял карандаш. «Самое главное, — сказал он,— ясно представить конструктивные особенности внешности героя. Наташа Ростова — это яичко на длинной шее». На картонной крышке подвернувшейся лапки он набросал похожий на яичко овал и внизу под ним столбик шеи. Я с изумлением увидел: да, это Наташа. Та самая, шмариновская, безоговорочно и сразу принятая зрителем.

Д.А. Шмаринов «Наташа Ростова» Иллюстрация к роману Л. Толстого «Война и мир»

«И ещё,— добавил художник,— если герой книги брюнет, пусть он в иллюстрациях будет единственным брюнетом. Пусть он даже цветом волос отличается от других персонажей, чтоб зритель сразу его узнавал». В ответе Шмаринова сформулирована позиция художника, зоркого на окружающее, владеющего сутью рисунка.

 

Всякая программная работа обрастает параллельными на ту же тему, как линкор в походе — катерами, эсминцами, различными вспомогательными судами. Да и по завершении её не заканчивается власть дорогой темы.

Одновременно с иллюстрациями к трилогии и после них я выполнил серию литографий к роману «Мать», карандашный триптих «Ленин и Горький», серию литографий «Горький в Петрограде», иллюстрации к некоторым рассказам, оформил книгу Э. Бабаяна «Ранний Горький». После этого на четыре года я оставил работу в книге полностью. Необходимо стало пополнить запас свежих натурных впечатлений.

А. Зыков «Ниловна» По мотивам романа М. Горького «Мать». Автолитография. 1967 г.

Однажды я обнаружил для себя, что все художники, чьими именами обозначены высшие достижения искусства иллюстрации, работали широким фронтом. А. Бенуа и М. Добужинский занимались портретом и пейзажем, театрально-декорационным искусством, бесконечно «просто так» рисовали Петербург, чтоб затем создать листы к «Медному всаднику» Пушкина и «Белым ночам» Достоевского. Е. Лансере на Кавказе собрал колоссальный багаж, без которого не были бы возможны иллюстрации к «Хаджи-Мурату» Л. Толстого. Мощную школу учёбы у натуры, постижения её пластических закономерностей прошли в своих станковых работах Б. Кустодиев, В. Лебедев, А. Пахомов, Б. Кибрик, В. Фаворский. Г. Доре занимался монументальной живописью, считая её даже более важной в своей биографии, чем работу в книге. А были ли возможны без Стейнлена-станковиста его отличнейшие иллюстрации к «Кренкебилю» А. Франса? Или точные по характеристике героев н общей атмосферы книги рисунки Л. Пастернака к «Воскресению» Л. Толстого — без его работ некнижных жанров? Эти мастера не нуждались в бумажных цветах стилизаторства, потому что чувствовали прелесть живого и были профессионалами высокого класса. Потому их книжные работы продолжают волновать и сегодня.

Д.А. Шмаринов Иллюстрации к повести М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

Именно чувством живого, черпаемого в натурном рисовании, привлекают меня иллюстрации В. Курдова, М. Митурича. Д. Дувидова, Н. Чарушина, горестно рано умершего Б. Власова.

Митурич попал туристом в Грецию после того, как закончил работу над иллюстрациями к «Одиссее» Гомера. Непосредственные впечатления от увиденного оказались ошеломительно богаче почерпнутого в музеях и библиотеках, интереснее и убедительнее настолько, что, вернувшись, он переработал всю серию заново.

 

Достигнутые в последние два-три десятилетия бесспорные успехи в работе над конструкторской стороной книги и её оформлением хорошо известны. Их немало. Удачи в искусстве иллюстрации скромней. Но так уж часты достижения, подобные серии Д. Дубинского к «Поединку» А. Куприна. Особенно мало их в иллюстрировании сегодняшней советской литературы. Белыми пятнами на карте графики остаются пока прекрасные вещи В. Шукшина, Ф. Абрамова, Ю. Казакова, Е. Носова — перечень фамилий можно продолжить.

Иногда слышишь, что де современная литература менее значительна, чем классика, и потому художники книги обращаются к ней не столь охотно. Но ведь как порадовал тот же Дубинский своими иллюстрациями к «Чуку и Геку» А. Гайдара, «Тоне» И. Ильфа и К. Петрова!

Закржевская Софья Михайловна «В лесу у родника» Иллюстрация к повести А. Гайдара «Чук и Гек» бумага, смешанная техника; 30х19 см

Причины здесь, видимо, другие. Одной из них, на мой взгляд, является недостаточное владение рисунком. Именно оно толкает к иждивенчеству, стилизаторству с его скоропортящимися эффектами.

А ведь при работе над современным материалом несостоятельность механического использования языка мастеров далёкого прошлого становится очевидной сразу. Только непрестанным рисованием с натуры можно прийти к чувству живой реальной формы в реальном пространстве — иного пути нет. Книжная графика, как и станковая, вырастает из непосредственного наблюдения окружающего, иначе искусство иллюстрации начинает чахнуть.

Закржевская Софья Михайловна «Сборы в дорогу» Иллюстрация к повести А. Гайдара, Чук и Гек» бумага, смешанная техника; 30х21,1 см

Технические секреты... Уровень искусства рисования... Последовательность работы... Определение главного на всех его этапах... Всё это важно как составные части творческого метода художника, но, делясь своим опытом, художник обязан ответить не только на вопрос, как, но и для чего.

Я уже говорил, что как профессионалу-графику в книге мне ближе всего русская классическая и советская литература. Радостно вспомнить, что довелось иллюстрировать сочинения Н. Гоголя. Л. Толстого, М. Шолохова, А. Блока, В. Тендрякова. П. Задорнова. С. Антонова, С. Никитина.

Я рассказал о том, как создавались иллюстрации к трилогии М. Горького потому, что книжная графика для меня — органичная часть графики станковой, то есть часть мыслей и чувств, рождаемых в художнике общением с натурой, с землёй, на которой мы живём и трудимся.

Тема России для меня, как и для многих других,— самая главная, и о ком же, делясь своим собственным опытом, вспоминать, как не о Горьком, выразившем эту тему мощно и живо. Всё лучшее, что в нас есть, мы посвящаем своей земле. Для того мы живем и работаем, для того ищем и метод, и художественный язык.

 

А. ЗЫКОВ

Журнал «Художник» №5, 1984 г.

 

На аватаре: А. Зыков «Будет буря» По мотивам романа М. Горького «Мать». Автолитография. 1967 г.